«Тихий Дон» Шолохова и «Красное колесо» Солженицына

Здесь будет сделано сравнение романа Шолохова «Тихий Дон» с романом Солженицына «Красное колесо». Сопоставим описание Первой мировой войны, образы в этих романах. Ответим, почему солженицынский эпос не был закончен и остановился на Гражданской войне.

Сравнение романа Шолохова «Тихий Дон» с древнеиндийским эпосом «Рамаяна» требует и дальнейшего продолжения — сопоставления этого романа с произведениями писателей ХХ века. Конечно же, сравнивать «Тихий Дон» нужно с романами Солженицына, и в первую очередь — с «Красным колесом».

Общее у этих романов то, что они посвящены одним и тем же драматическим страницам русской истории. «Тихий Дон» и «Красное колесо» вмещают практически одинаковый исторический отрезок времени — Первая мировая война, Февральская революция, Корниловский путч, Октябрьский переворот, последующая Гражданская война.

Более того, самое главное, «Красное колесо» — это, можно сказать, «правильный» альтернативный «Тихий Дон» с точки зрения тех, кто оспаривает авторство Михаила Шолоховпа. То есть «Красное колесо» — это и есть тот роман, который написан уже маститым писателем, имевшего большой стаж писательской работы, принадлежащего к литературному поколению акмеистов и постсимволистов, последователю Тургенева и Бунина, интеллигентом, не молодым, с большим опытом жизни и войны человеком, симпатанту белогвардейцев. То есть «Красное колесо» создано таким писателем, который по своим параметрам, как мечтают многие литературоведы, и должен был написать «Тихий Дон».

И вот на одной руке у нас «Тихий Дон», а на другой — «Красное колесо». Сравним.

Сравним, чтобы увидеть, что мотивом написания «Красного колеса» была ревность о «Тихом Доне» и желание написать свой «Тихий Дон» со своими Георгием, Аксиньей, Натальей, Мишкой Кошевым, Бунчуком, Листницким и другими.

Сравним, чтобы понять, почему лучший роман о Белом движении написан представителем противоположного политического лагеря Шолоховым, а у, казалось бы, идеологически родственному белогвардейцам Солженицына роман захлебнулся на историческом начале этого движения и дальше не пошёл. Сравним, чтобы поеять, что не объём «Красного колеса» и возраст его автора являются основной причиной остановки этой эпопеи Солженицына. Хоть и действительно было задумано целых двадцать томов, а написано было только четыре тома.

Первая мировая война у Шолохова и Солженицына

Кажется, чтобы написать правильную книгу о войне, нужно перебрать, собрать воедино подробные свидетельства о тактике и стратегии боёв, дислокациях, логистике, характеристиках войск, сдобрить «окопной правдой» всю эту военную «бухгалтерию», и это будет настоящий правдивый точный роман о войне.

Как бы ни так. Получится скорее эдакий военный гроссбух, который, несмотря на свою дотошность и детальность, отразить дух войны не сможет.

Такой вот военный гроссбух о Первой мировой войне и получился у Солженицына в Первых частях его «Красного колеса». Практически весь огромнейший первый Узел «Красного колеса» «Август Четырнадцатого» в 80ь глав посвящён детальному разбору началу боевых действий Первой мировой войны на примере Прусской операции и Самсоновской катастрофы в августе 1914 года. Солженицын подводит баланс начала Первой мировой, куда включает и официальные документы, и обзор российских газет перед войной, и анализ боёв Прусской операции, куда включает даже сведения о балансе вооружения тех или иных боевых частей.

Но дело не в том, что получившийся гроссбух мало кто хочет читать, так как всякий гроссбух скучен и малоинтересен. Проблема то в том, что все мы крепки задним умом, все мы задним умом Наполеоны. Но задним умом войну не понять и её реальность не почувствовать.

В «Тихом Доне» Первая мировая умещается в основном в третью и четвёртую часть романа. У Шолохова нет никаких детальных тактико-стратегических разборов и анализов боевых действий. На весь роман приходится практически только две батальные сцены, которые условно можно назвать широкомасштабными: это первая атака Григория Мелехова у станции Вербы, где Григорий убивает безоружного австрийца и захлебнувшееся наступление 80-й дивизии, в котором Валет отпускает пленного немца.

Война у Шолохова рисуется в основном через какие-то малозначительные события и людей: это старик на хуторе Ея, напутствующий молитвой Петра Мелехова; это первая стычка с немцами Степана Астахова; это дневник казака Тимофея; это жестокий «философ войны» Чубатый; это дезертиры, которых поймал Мишка Кошевой и, сжалившись, отпустил; это бомбёжка с аэроплана и выползающий из развалин с оторванными ногами Егор Жарков.

Шолохов пишет войну очень скупо, аскетично — не нагромождая батальные сцены и не заваливая эффекта ради читателя ужасами окопной правды. Вот так иконописцы пишут канонические иконы, образа — скупо, без излишеств, без эффектности, обнажая от случайных черт суть и смысл.

Шолохов вырисовывает художественный образ Первой мировой войны, смысл которого, наверное, можно выразить цитатой из главы о первого бое Степана Астахова: «…столкнулись на поле смерти люди, еще не успевшие наломать рук на уничтожении себе подобных, в объявшем их животном ужасе натыкались, сшибались, наносили слепые удары, уродовали себя и лошадей и разбежались, вспугнутые выстрелом, убившим человека, разъехались, нравственно искалеченные…».

То есть, если в отношении Первой мировой воны «Красное колесо» Солженицына — энциклопедия, то у Шолохова «Тихий Дон» — библия. Можно и вцелом сказать про роман «Тихий Дон», что это казацкая библия, но не казацкая энциклопедия. В «Тихом Доне» нет энциклопедизма, который логично ожидать от опытного немолодого маститого пиателя западника-рационалиста. «Тихий Дон» написан молодым, наполненным вдохновением автором.

Преувеличение обесценивает слова

Персонажи романа «Красное колесо» Солженицына поделены волею автора на две качественные категории, на два непересекающихся лагеря — светлые, одарённые с одной стороны и серые и бездарные с другой. Это манихейское разделение на светлых и серых личностей бросается в глаза уже в первом томе эпопеи «Август Четырнадцатого», в ходе описания Прусской кампании 1914 года, закончившейся «Самсоновской катастрофой».

К лагерю одарённых, светлых, ярких, умных военачальников относятся генерал Крымов (в будущем — известный соратник генерала Корнилова), генерал Нечволодов, и непосредственно один из основных персонажей романа полковник Воротынцев, прототипом которого Солженицын сделал самого себя.

Все остальные командиры российской армии в романе Солженицына — сплошные унылые бездарности: это и растерянный, не понимающий реальной обстановки генерал Самсонов, это и никчемный начштаба Постовский, это и командующий Северо-Западным фронтом брезгливый «погонщик» Жилинский, это и безынициативный и трусливый лгун генерал Артамонов, это и высокомерный генерал Клюев. Бездарность командования — и есть основная причина поражения русских в «Августе Четырнадцатого».

Конечно, это факт, что в каждом деле, в том числе и военном, есть люди более одарённые и люди менее одарённые. Но у Солженицына одарённость одних и бездарность других так намеренно преувеличена, что выдаёт основную сверхидею романа как онтологическое противостояние одарённых против бездарных, светлых против серых, смышлёных против дураков. Вот как в романах о Гарри Потере светлые и смышлёные Гарри, Рон, Гермиона, Хагрид, Дамблдор противостоят тёмным Северусу, Волану де Морту и другим.

Может даже сложиться впечатление, что в «Августе Четырнадцатого» противостоят между собой не немцы с русскими, а эти два лагеря одарённых и бездарных военачальников. Так в главе 37 «Августа Четырнадцатого» случайно сталкиваются у Найденбурга Воротынцев и немецкий генерал Франсуа, которого Солженицын также «записал» в лагерь смышлёных и одарённых в противовес бескрылым Гинденбургу и Людендорфу. Посмеявшись и обменявшись шутками, Воротынцев и Франсуа мирно разъезжаются — так сказать, Гарри Потер Гарри Потеру глаз не выклюет.

Эта преувеличенность в характеристиках персонажей и обесценивает весь солженицынский разбор Прусской кампании 1914-го года. Кабы всё было так просто, как у Солженицына, то не проиграл бы гениальный Наполеон в 1812, а Толстой не написал гениальную «Войну и мир».

Само собой, в рамках этой схемы-сверхидеи «светлые личности против серых ничтожеств» в романе Солженицына делится не только военачальники в ходе Первой мировой, но и все остальные фигуры и персонажи «Красного колеса». Например, в лагерь светлых образов Солженицын записал в качестве прототипов практически всех своих родственников — Захара Томчака, Ксенью Томчак. В лагере же серых, что ни персонаж, то обязательно какой-нибудь социал-демократ — социал-анархист Жорка, насилующий Варю, антагонист Воротынцева Саша Ленартович, антагонист Столыпина Ленин и другие.

«Красное колесо» — это в целом попытка представить историю России как эдакое крушение «Титаника», на котором плыла светлая, умная, образованная, одарённая Россия. Но сей прекрасный «Титаник» натолкнулся на «айсберг» бездарных, серых и неярких людишек. Видимая часть этого айсберга — само собой Ленин с большевиками, как предводитель всех бездарных и серых, а подводная часть — это вот и есть те бездарные генералы русской армии Первой мировой, которым по этой причине и уделил столько внимания Солженицын в первом Узле своей несостоявшейся эпопеи.

Это сейчас довольно распространённая историческая схема и шаблон исторических событий середины первой половины ХХ века в России. Так сказать, серая Россия задавила Россию яркую и одарённую.

Но проблема этой манихейской схемы, противопоставляющей «светлых» против «не светлых», в том, что подобный шаблон всегда, прямым или окольным путём, приводит к нацизму в той или иной форме. Эта схема позволяет, например, раскрыть, почему определённая часть Белого движения аплодировала Гитлеру, вторгшемуся в СССР. Или раскрыть, почему появились власовцы. Или почему сейчас по российскому ТВ танцуют фокстроты в канун 9 мая культурно утончённые солдаты Вермахта, а по Украине маршируют настоящие бандеровцы. Но раскрыть суть противостояния красных и белых эта схема не может. Раскрыть, почему в Гражданскую войну и с одной стороны сражались георгиевские кавалеры и с другой стороны георгиевские кавалеры, и почему большая часть Белого движения за культурным Гитлером и баварским пивом не пошла против СССР, эта схема не в состоянии.

В этом же и проблема эпопеи «Красное колесо» Солженицына. Автор «Красного колеса» ни белый, красный — он чёрный, он русский германолюб и фашист. Поэтому Солженицын не понимает ни белых, ни тем более красных. Сказать ему про тех и других особо нечего кроме общих шаблонных схем. Именно поэтому он и останавливает своё «Красное колесо» из 20 узлов на «Апреле Семнадцатого» — то есть с началом Корниловского путча, определившего начало Белого движения и последующей гражданской войны, когда ещё вчерашние однополчане разделились и пошли войной брат на брата. Все оставшиеся узлы своего эпоса Солженицын оформляет в виде краткого изложения.

Можно сказать и так, что основное преувеличение Солженицына в «Красном колесе» в том, что он преувеличил свою собственную одарённость. Не хватило одарённости автору эпопеи художественно раскрыть Первую мировую и Гражданскую в России. Поэтому Солженицын бросает свою эпопею на четвёртом узле, вот как штангист, покряхтев, бросает штангу, переоценив свои силы. Солженицын в «Красном колесе» похож на Наполеона, который тоже переоценил свои, хоть и немаленькие, способности.

Тени Григория, Аксиньи и других в «Красном колесе»

В основе супружеских отношений и любовной истории полковника Воротынцева в «Красном колесе» лежит повторение треугольника «Григорий Мелехов — Наталья — Аксинья» из «Тихого Дона». Где жена Воротынцева Алина — это аналогия шолоховской Натальи, а шолоховская Аксинья — это у Солженицына Ольда Андозерская. Только в противовес «плотской» Аксиньи Ольда у Солженицына вся такая высокодуховная и благородная.

И в других случаях, не трудно увидеть, что за многими персонажами солженицынского «Красного колеса» как тени маячат прототипами персонажи шолоховского «Тихого Дона». За социал-анархистом Жоркой, насилующий Варю, виднеется Мишка Кошевой, сама Варя — младшая сестра братьев Мелеховых Дуняшка, дезертирующий с фронта Саша Ленартович как двойник дезертирующего с фронта Бунчука.

Но эти фигуры в силу солженицынского схематизма настолько уплощены и безжизнены, что именно солженицынских героев можно назвать бледными тенями шолоховских персонажей.

Иконописность Шолохова

Если кто рассматривал православные канонические житийные иконы, хотя бы из любопытства, то должен заметить, что на этих иконах, когда изображаются людии, то праведники и грешники изображаются одинаково. Грешники не рисуются подчёркнуто злыми какими-то уродами, равно как и праведники отмечаются разве фоновым нимбом. То есть, на иконах нет дуалистичного изобразительного принципа, когда отрицательные герои рисуются, так сказать, «тёмными» красками, а «светлыми» — положительные образы.

Это так хотя бы для того, чтобы подчеркнуть, например, что человеком движет не его натура, не его природа, а правят человеком убеждения. И — страсти.

Вот и у Шолохова в «Тихом Доне» нет этого изобразительного дуализма. Не получится разложить персонажей его романа по полочкам «плохой — хороший», «светлый — тёмный», «правильный пацан — не правильный пацан» и т.д. Герои Шолохова не однозначно светлые или тёмные — они как зебра полосатые, и злое в них чередуется с добрым.

Другими словами Шолохов пишет как бы жития своих героев, их деяния, а Солженицын в «Красном колесе» пытается раскрыть, анализировать, проникать в натуру каждого своего персонажа и раскладывать их по полочкам — чтоб читатель сдуру не ошибся, где «правильные» и «неправильные». Поэтому у Шолохова образы в «Тихом Доне» иконописные, живые и цельные, а у Солженицына — ходячие схемы «хороший парень — плохой парень».

В «Тихом Доне» между белыми и красными, как людьми, нет никакой принципиальной или, по-учёному говоря, онтологической разницы. В романе идёт столкновение убеждений белых и красных, а не их человеческих натур. Это выражено, во-первых, в главной фигуре романа Григории Мелехове, который за Гражданскую войну успел побывать и белым и красным. С началом Гражданской Григорий воюет в красной бригаде Поддтёлкова. А потом он уже со свой казачьей сотней присутствует на казни Подтёлкова белоказаками. Во время «Вёшенского восстания» Григорий находится во главе дивизии повстанцев, которые выступили против Красной армии под лозунгом «За Советскую власть без коммунистов» — на охваченной казацким восстанием Донщине сохраняются советы и исполкомы, а повстанцы носят одновременно на папахах белые и красные ленточки и называют друг друга «товарищ». Белое движение проиграло как убеждение.

Непосредственно из представителей Белой гвардии в «Тихом Доне» можно выделить, например, белого генерала от кавалерии Алексея Каледина. Легенда Первой мировой войны, командир знаменитого Брусиловского прорыва, георгиевский кавалер, первый выборный Донской войсковой атаман, любимец всего донского казачества. Каледин не принял «февральскую смуту» 1917 года, и тем более — октябрьский переворот. В главах 14—15 пятой части «Тихого Дона» Шолохов изображает Каледина в его последний день жизни 29 января (11 февраля) 1918 года, в день его самоубийства.

Как на православных канонических иконах на фоне вторым планом часто изображаются различные обстоятельства жизни главного образа, так и Шолохов в этих главах сначала кратко описывает обстоятельства трагического ухода Каледина: декларация Донского ревкома, переход инициативы к Красной армии, восстание рабочих в Таганроге и телеграмма Корнилова об уходе Добровольческой армии белых на Кубань. И на этом фоне как знаменной иконописной росписью изображается трагический образ Каледина, оказавшегося между необходимостью вступить в братоубийственную войну и собственными убеждениями, не допускающими братоубийственной войны.

— Добровольческая армия уходит. Для защиты области и Новочеркасска осталось сто сорок семь штыков… Положение наше безнадежно. Население не только нас не поддерживает, но настроено к нам враждебно. Сил у нас нет, и сопротивление бесполезно. Я не хочу лишних жертв, лишнего кровопролития. Предлагаю сложить свои полномочия и передать власть в другие руки. Свои полномочия войскового атамана я с себя слагаю.

Самоубийство Каледина — это не эдакое самурайское самоубийство, а следствие его убеждённости, можно даже утверждать жертвы, которая сможет утолить жажду крови надвинувшейся как всеразрушающий Шива стихии гражданской войны. Но не утолила.

Могло ли в целом столкновение Белой и Красной идей обойтись как-то без кровопролития и вероломства с той и с другой стороны?

«Тихий Дон» — это прямое художественное свидетельство о Гражданской войне 20-х годов. Во-первых, потому что роман начал писаться и публиковаться практически сразу после первой горячей фазы этой войны. Главное же, во-вторых, публикации даже самых первых глав этого романа вызвали широкий интерес и одобрение среди читателей, которые одновременно были и современниками описываемых событий. Это одобрение и интерес говорит о том, что фальши в романе Шолохова нет, как и само собой нет торжества того самого заднего ума, которым все мы крепки, и символом которого является Воротынцев в «Красном колесе» Солженицына. То есть роман «Тихий Дон» по-настоящему отразил стихию Гражданской войны, а не является попыткой подогнать действительность под какие-то исторические схемы.

В годину смуты и разврата пойдёт войною брат на брата

Образ Гражданской войны у Шолохова имеет два слоя, два измерения, два плана — исторический и нравственный.

На заднем историческом плане даны события, которые описывают зарождение Белой идеи и Белого движения. Прелюдией же к этим событиям служат главы «Тихого Дона» о Первой мировой войне.

Гражданская война обусловлена Первой мировой войной. Война войне рознь. Первая мировая не была отечественной, освободительной или даже экономической. Это была империалистическая война, которая стала порождением и материализацией той душевной смуты, когда повсеместно свобода подменилась развратом, а человеческое достоинство — гордыней. В России отсчет смутного времени формально начался с революции 1905 года, а может и того раньше.

Суть Белой идеи, Белого движения как раз в том, чтобы преодолеть в стране эту смуту, достигавшей своего апогея к третьему году Первой мировой войны. Белое движение началось с надежды, с ожидания суровой сильной твёрдой руки, в противовес «слизнякам» в правительстве, которая мужественно подхватит шатающуюся, колеблющуюся Россию и восстановит её силу и величие.

И олицетворением такого сильного волевого мужа, спасителя России стал главнокомандующий Юго-Западного фронта генерал Корнилов. Человек настолько решительный, что лично арестовывал императрицу с детьми после февральских событий 1917 года.

У Шолохова этому общественному ожиданию сильного государственного мужа и самому Корнилову посвящена глава четырнадцатая четвёртой части. Где Евгений Лестницкий становится свидетелем встречи народом в Москве на Александровском вокзале Корнилова, и которого в восторге даже понесли на руках.

Источник смуты корниловцы видели в большевиках, которые по их мнению состояли из мужиков-бунтарей, жидов и немецких шпионов. С точки зрения Корнилова нужно было решительным образом и упреждающе отнять власть у «предателей и слизняков» из Временного правительства, пока эти «слизняки» не отдали власть большевикам. Корнилов разрабатывает план по взятии в свой твёрдый кулак революционного Петрограда. Так начинается Корниловский путч, а вместе с ним история Белого движения и Гражданская война в России.

Но кулак Корнилова оказался не таким уж и твёрдым. А убеждения большевиков и они сами оказались не такими уж и слабыми. В главе шестнадцатой Шолохов изображает, как 29 августа семнадцатого года Корнилову стало ясно: его план захвата власти провалился. Мало того, практически Корниловский путч и предопределил приход большевиков к власти в октябре того же семнадцатого года.

А сейчас, уже с достаточного расстояния глядя задним умом на итоги Гражданской, приходится признать парадоксальную вещь. Большевики в итоге оказались более последовательными белыми, чем сами белые. После последней фазы гражданской войны 33—38 года Сталин реализовал суть Белой идеи — преодоление смуты и восстановление мощного Российского государства, но уже в симфонии с красными идеями, из которых в свою очередь были выброшены смутные троцкистские планы о всемирной революции и прочей авантюре. СССР — это всё тот же Третий Византийский Рим, только красный. СССР, начиная со Сталина — это на процентов пятьдесят есть реализация именно Белой идеи.

Однако основная плоскость «Тихого Дона» в главах о гражданской войне — это нравственная плоскость. Первая мировая война не могла вызвать из глубины души людей светлые порывы, как это происходит в войну отечественную или освободительную. Наоборот, Первая мировая подняла из глубины человеческой души дурные и смутные силы, таящиеся в человеке на глубине сознания, как в эпизоде, где перед самым началом войны казаки для развлечения схватили и изнасиловали горничную польку Франю. Первая мировая нравственно искалечила людей, и тем самым предопределила то запредельное ожесточение в Гражданской войне.

Вероломство и постоянные расправы над пленными со стороны красных и белых — это постоянно присутствует в романе «Тихий Дон». Вероломство и расправы над пленными практически составляют основу страшного художественного образа Гражданской войны у Шолохова.

Вероломствует даже Каледин. Он использует переговоры с Донским Военно-революционным комитетом, чтобы только оттянуть время и предоставить отряду Чернецова более выгодное положение для внезапной атаки на казаков-красноармейцев. В свою очередь красноармейцы бригады Подтёлкова, сумев отбить наступление Чернецова, в ярости рубят пленных безоружных офицеров.

Потом и самого Подтёлкова белые казаки вероломством возьмут в плен, пообещав жизнь, и сразу же казнят. Казаки из станиц Усть-Хоперской, Еланской, Букановской, Мигулинской и других расстреляют таких же казаков из станиц Усть-Хоперской, Еланской, Букановской, Мигулинской и других.

Ожесточение достигает вершины во время «Вёшенского восстания». Станичники теряют друг к другу чувство братских связей, и коммунист Мишка Кошевой убивает пленного Петра Мелехова. За оружие берутся женщины — Дарья убьёт станичника Ивана Алексеевича, и в пламени взаимной мести будет убит Мишкой Кошевым даже столетний дед Гришака со свей Библией.

Расправы над пленными — это не характерно для обычной войны. Пленные — всё ж таки добыча и ресурс. Расправы над пленными характерны для войн братоубийственных, когда воюют между собой бывшие близкие, родственные люди, которые хорошо знают друг друга и припоминают друг другу всё былое. В братоубийственную войну воюют насмерть, без пощады — «или мы их, или они нас».

Можно по ходу отметить, что и в отношении братоубийственной войны «Тихий Дон» опять перекликается с древнеиндийским эпосом — с шестой книгой «Махабхараты» «Бхагавадгитой», что изрядно сейчас опошлена современными сектантами-кришнаитами. Основной конфликт «Бхагавадгиты» в том, что главный герой Арджуна вынужден на поле битвы Куркушетра начать смертельную войну против своих же родственников. Арджуна нравственно страдает и готов сам умереть, лишь бы не воевать с братьями. Но его возница — это сам верховный бог Кришна, который говорит Арджуне, что всё уже предрешено.

Через сердце главного героя «Тихого Дона» Григория Мелехова и проходит в романе линия борьбы света и тьмы, а не по фронту между белыми и красными. Во время «Вёшенского восстания» он уже и сам, ожесточившись, отдает приказы убивать пленных красных казаков. Тем не менее, в один из моментов он всё-таки бросает свою повстанческую дивизию и пытается выручить пленного одностаничника коммуниста Ивана Алексеевича, несмотря на то, что Иван Алексеевич в короткое время своей Советской власти Григория записал в расстрельный список, как врага.

А вот Солженицын не смог провести по сердцу главного героя своей эпопеи «Красное колесо» полковника Воротынцева подобную линию фронта между светом и тьмой, как у Григория Мелехова. А просто захотел произвести своим романом исторический суд над участниками того времени. Да не получилось. Потому и не написаны Узлы «Красного колеса» о Гражданской войне. Роман же «Тихий Дон» не суд над ткм времененем, а это памятник тому времени.

Post Scriptum

Могилка Валета из романа «Тихий Дон» — так может быть выглядеть памятник жертвам Гражданской войны. Хотя сейчас, в наше смутное послеперестроечное время стало модно ставить памятники Колчаку и другим деятелям белогвардейцам.

Пристрелили пленного Валета казаки в степи как собаку. Но потом приехал какой-то старый казак на убогую могилку своего идейного врага и поставил на ней часовенку. «Под треугольным навесом ее в темноте теплился скорбный лик божьей матери, а внизу на карнизе навеса мохнатилась черная вязь славянского письма» опрощённых первых строк из стихотворения графа А. Голенищева-Кутузова «В годину смут, унынья и разврата»:

В годину смуты и разврата
Не осудите, братья, брата.